«Женя, у нас трое детей, а у тебя такая статья. Больше не пиши». Минчанин в колонии развелся с женой, а на свободе его поддержали бывшие заключенные

«В субботу по телефону "люблю, куплю и полетели", а в четверг дают заявление о расторжении брака»

Пока 34-летний политзаключенный Евгений Баровский сидел в могилевской ИК-15, его жена Вероника подала на развод.

— В субботу я с ней говорил по телефону, было «люблю, куплю и полетели», а в четверг меня вызывают и дают заявление о расторжении брака. Я в ауте, мне сотрудник что-то говорит, а я вообще его не слышу и не понимаю, что вокруг меня происходит. Я не поверил сначала, думал, что это прикол какой-то.

После развода с Вероникой ему некому было передавать передачи и отправлять посылки — с родным братом Баровский давно не общается, родителей нет в живых. На зарплату в колонии невозможно было что-то купить — в среднем он получал 80 копеек в месяц.

В день освобождения у ворот колонии Баровского никто не встретил — друзья побоялись приехать.

— Я и потом пытался встретиться со знакомыми, звоню, а мне отвечают: «Женя, у нас трое детей, а у тебя такая статья. Больше не пиши и не заходи. Нам проблемы не нужны». Еще с одной встретился, а она: «Ладно, все, я пошла, а то сейчас приедут нас заберут». Стою и думаю — что вы все несёте…

«Приказали сказать на камеру, что выкрикивал в адрес сотрудников нецензурную брань». Задержание и СИЗО

Задержали минчанина в октябре 2020 года, спустя четыре дня после одного из протестных маршей в Минске.

— На выходе из магазина скрутили пять человек. Ударили, я упал — уже плохо помню. Что-то кричали, положили на пол в микроавтобусе возле боковой двери — всю дорогу я там и лежал. Один был опер без маски, еще четверо в балаклавах. Ну и начали выбивать показания прямо там:

— Даю тебе две секунды на ответ: в каком месте перекрывал дорогу?

— Нигде не перекрывал…

И в этот момент наносят удар. По телу, по ногам, все синие потом были.

Баровского и еще трех человек обвинили в том, что они пытались отбить протестующего у силовиков в районе метро Пушкинская. Потерпевшими по этому делу признали семерых омоновцев.

После задержания и избиения в микроавтобусе Евгения привезли в отделение и сняли «покаянное» видео.

— Приказали сказать на камеру, что выкрикивал в адрес сотрудников нецензурную брань, еще там что-то такое. Отказаться от этого нереально, да я и не думал. Зачем? Только усугубишь этим свое положение.

После видео четыре часа допрашивали в Следственном комитете. После — ночь в ЦИП на Окрестина и перевод в закрытое сейчас СИЗО на Володарского.

Первые дни, вспоминает Евгений, прошли «в трансе» — от шока не хотелось ни есть, ни пить, ни спать. Он не верил в реальность происходящего, кроме того, впечатление ухудшал один из соседей по камере. По словам Баровского, сокамерник сотрудничал с администрацией СИЗО и выспрашивал у него обстоятельства его дела.

— Ему передачи приходили «особенные» — например, молочку ему можно было, хотя всем остальным это строго запрещено. Был у нас телевизор ЖК, 60 каналов. Не зря такие преференции человеку, не на ровном месте. Там таких называют «кума», — рассказывает Евгений.

На встрече с адвокатом политзаключенный узнал, что его жена узнала, где он находится, только на пятый день после задержания.

Евгению предъявили обвинение в участии в протестах и угрозе насилия омоновцам.

Потерпевшие омоновцы не опознали его, суд назначил 4 года

Еще в СИЗО у беларуса «была надежда» — рассчитывал, что суд назначит ему не лишение свободы, а ограничение.

— А потом начались суды, и у политических ровно так было: сколько прокурор запросил, столько и дадут. У меня запрос был 4 года, и я понял, что 4 года — мои. Сначала шок, а потом понимаешь, что ты с этим ничего не сделаешь.

На заседания по делу Евгения приходили признанные потерпевшими омоновцы — сидели в первом ряду в балаклавах. По словам политзаключенного, во время процесса они не опознали его, но на решение суда это не повлияло.

Евгения приговорили к 4 годам колонии, трех других обвиняемых по его делу — к 5 годам. Кроме того, всех их обязали выплатить компенсацию морального ущерба потерпевшим — по несколько тысяч рублей с каждого обвиняемого. Баровский обжаловал приговор. Он не рассчитывал на другое решение или пересмотр дела, а хотел подольше оставаться в СИЗО, где день засчитывается за полтора дня в колонии.

На время ожидания апелляции минчанина перевели в следственную тюрьму в Могилеве. Евгений говорит, что многие называли Володарку «раем» по сравнению с этим местом.

— В Могилеве жестче. Там уже ни присесть на нару, ни полежать — ничего. Только присядешь — сразу рапорт. Если не рапорт, то приходит режимник, полностью всю камеру поднимают, шмон, ведут в подвал, по очереди всех проверят. Такое воспитательное мероприятие, чтобы не расслаблялись. С сумками этими туда-сюда ходишь…

Время в изоляторах беларус коротал за письмами — тогда еще ему отдавали корреспонденцию от незнакомых людей.

— Поддерживали, спрашивали, в чем нуждаюсь. Деньги на отоварку клали, бандероли приходили. Это все очень приятно. Я потом хотел этих людей найти, у меня даже была тетрадка с адресами. На карантине [в колонии] у меня ее забрали, и потом она пропала. Жаль, конечно, — рассказывает Евгений. В СИЗО, в отличие от колонии, передачи могут передавать и не родственники.

В СИЗО минчанин провел около года, следующие три — в могилевской ИК-15.

В колонии сразу попал в ШИЗО и сменил несколько работ

Жизнь в колонии у Евгения началась со штрафного изолятора.

— Приводят к замначальника колонии. Он начинает на меня кричать: «Вы бусы поразбивали, омоновцев били. А я такой же [как и они] сотрудник». Я отвечаю — никого не бил, у меня же угроза насилием. Он говорит: «Даю тебе семь суток, чтоб ты подумал, как ты хочешь сидеть. Хочешь ты про политику тут разговаривать, не хочешь — тебе решать». Ну я такой — хорошо. Выхожу, дневальный спрашивает: «Сколько тебе дали»? Я говорю — семь суток на подумать. И вот только он мне объяснил, что это семь суток ШИЗО, и повел меня получать специальную форму.

После семи суток в штрафном изоляторе Евгений, не выходя оттуда, получил еще 10.

— 17 суток один в камере. Единственное занятие там — ходить туда-сюда и мысли гонять по кругу. Играет какое-то радио, но даже непонятно, сколько времени. Ориентируешься по еде, по отбою. Ощущения времени нет.

В отряде Евгению повезло — его поместили в комнату на семерых человек, хотя обычно там размещают кровати на 30-40 человек. «Актив отряда», с которым его поселили, отнесся к нему хорошо.

— Все объяснили, рассказали, что за политическими особенно следят. Про внешний вид, опись, тумбочку — про все. Потом уже, если заранее узнавали про какую-то проверку, могли мне сказать, чтоб своих предупредил в отряде.

В колонии Баровский сменил несколько работ. Самая тяжелая — грузчиком, когда в день ему нужно было разгружать как минимум две фуры с поддонами и пиломатериалами.

Однажды Баровский настолько устал, что уснул в раздевалке: тогда от рапорта и очередных суток в ШИЗО его спасло то, что заступился кто-то из начальства производства.

Переписка с незнакомыми людьми в колонии прекратилась. Несколько раз Евгения вызывали расписаться в документе об уничтожении писем от людей, не указанных в его личном деле.

— На день рождения мне пришло, наверное, штук 50 писем, большая такая стопка. Ни одно не отдали.

«Вероника, не надо писать, я пойду в ШИЗО». Развод с женой

Жена Евгения писала много жалоб — обращалась в прокуратуру и Департамент исполнения наказаний (ДИН) по поводу условий, в которых содержат ее мужа: ограничений в переписке и качества медпомощи в ИК.

Политзаключенный в этом смысла не видел и, наоборот, пытался отговорить жену жаловаться.

— Меня столько раз потом дергали из-за этих жалоб. Я говорю — Вероника, не надо писать, я пойду в ШИЗО и мы с тобой месяца три не созвонимся. Я понимаю, что это неправильно, но ты ничего не изменишь. Они вместе в бане парятся и водку пьют — прокуратура, колония, ДИН.

Однажды Евгения отправили в ШИЗО прямо с больничного, на котором он был из-за синусита и головных болей. Врач в медчасти подписал справку, несмотря на то, что у Баровского была температура.

— А непосредственно перед ШИЗО сказали, что мне нужно «воспитать жену», чтоб она перестала кипиш поднимать везде. Дали 10 суток, а перед этим дали позвонить жене, чтоб она везде все удалила, где могла — в пабликах, в СМИ.

Вскоре после этого Женя с Вероникой развелись. Заключенному о заявлении жены сообщили через администрацию колонии. Евгений сначала не хотел соглашаться, но потом его убедили, что смысла сопротивляться нет, и мнение заключенных в бракоразводных процессах не особо учитывают.

— Во-первых, я старше ее почти на 10 лет, а она молодая совсем. И потом — на первых порах, пока ее еще поддерживали и помогали, ей было легче. Потом это все сошло на нет и ей стало тяжелее. Иногда просто не было кому отвезти ее передать мне передачи. Она миниатюрная, ростом 1.50 — куда ей с этими баулами?

После развода у Евгения не осталось родственников, которые могли бы передавать ему передачи. Он попросил Веронику сообщить о ситуации брату, чтобы он иногда присылал хотя бы сигареты, но тот отказался. Но на свободе нашелся неравнодушный человек, который нашел способ помогать Евгению.

Снял жилье вместе с политзаключенным из своего отряда. Освобождение и отъезд из Беларуси

Больше всего перед освобождением Евгений боялся, что на выходе из колонии его встретит милицейский бус и его опять задержат. Но у ворот колонии его никто не ждал — ни милиция, ни брат, ни друзья. Другой политзаключенный, с которым освобождался Евгений, подвез его на такси до вокзала, и оттуда он уехал на маршрутке домой в Минск.

Он освободился в июне 2024 года и в первые дни на свободе много гулял — мог выйти из дома утром и вернуться поздно вечером. Несколько раз пытался встретиться со знакомыми, но те побоялись проблем из-за его судимости. В итоге до отъезда из Беларуси Евгений общался только с осужденным из той же колонии, который освободился раньше него.

— Я ему говорил, что не понимаю, что происходит. Я же помню 2020 год и что было до него. Мне казалось, что люди все были какие-то веселые, счастливые. Сейчас Минск не узнать, людей не узнать.

В ноябре 2024 года Евгений уехал в Польшу. В Беларуси с каждым днем оставаться было все сложнее: на проверки и беседы в милицию вызывали чуть ли не каждый день, требовали трудоустроиться. Технологом на производстве — по специальности — Баровский устроиться не смог. Ему предлагали работу разве что дворником, но туда он не захотел сам. Отказов в постоянной работе было много из-за судимости по политическому делу, поэтому единственное, что оставалось, — случайные подработки.

В Польше Евгений обратился за международной защитой и пока ждет решения по своему делу. Согласно закону, работать в период рассмотрения заявления он не может. Пока что Евгений учит польский язык, а жилье снимает с политзаключенным из своего отряда в ИК-15. Тот освободился первым и уехал в Польшу. Баровский говорит, что людям, которые прошли через колонию, проще понимать друг друга и держаться вместе.

— Это он меня сюда и вытянул, и помог. Я даже на дорогу у него брал, потому что в Беларуси почти денег не было.